Константин Куприянов. «Желание исчезнуть»

Оказавшись у родного дома, Кузьма растерялся. Калитка была приоткрыта, заходи – не хочу. Но что-то останавливало его. День выдался жаркий, солнце стояло в зените, припекало голову. Редкий ветерок касался налитых зеленью листов плюща, увивших остатки забора. Дом был невидим с дороги за ветвями ласковых ив и лапами сосен. 

Белёсая весенняя испарина, переполненная жужжанием насекомых, сладкими цветениями, молодым травяным соком, окутывала участок. Когда ветер подул от Кузьмы в сторону дома, Борька учуял его, поднял лай и помчался навстречу. Он чуть не опрокинул хозяина, но тот выдержал, сам упал на колени и заплакал, обнимая огромного, нестриженого пса. – Ну оброс, обро-ос, обормот! Не стрижёт никто, я погляжу, – сказал он. Потом с удивлением понял, что плохо видит. – Чего это? Кузьма вытер слёзы с некоторой тревогой, но, взглянув на руки, увидел, что крови нет. – Как ты тут, а? Борька, здоровая немецкая овчарка, уже излизал всю шею, заросший подбородок, щёки Кузьмы и звонко лаял от счастья. – Скучал, да, Борька? Я-то боялся, не вспомнишь, гавкать начнёшь! Ну-ка, голос, Борька, голос! Пёс изо всех сил залаял. 

Верхние ноты превращались в визг, что бывало только от великой радости. Кузьма ещё раз проверил глаза – сухо. Он не ревел уже года четыре, с тех пор как похоронил первого боевого товарища, ещё в самом начале, когда только прибыл и пробивался в числе подкреплений на помощь ребятам в Херсонском котле… Кузьма вспомнил, сколько ещё было смертей после того, первого боя, – они уже мало значили для него. Почти четырёхлетняя битва за Одессу, уничтожившая всех друзей и научившая быстро отвыкать от людей, теперь отдалялась по мере того, как он шагал к родному дому. Узнавался участок легко, но ощущения, что Кузьма на родной земле, пока не было. Он заприметил, что появились новые смородиновые кусты в саду, но исчезли некоторые деревья, огород вроде бы уменьшился, но в целом всё было неизменно. У огромного тополя, росшего тут седьмой десяток лет, Кузьма остановился. Было видно, что кто-то пытался срубить дерево или, по крайней мере, для чего-то бил его топором. Хорошо, что у мерзавцев не нашлось пилы. Погладив дерево, Кузьма пошёл прямиком в дом под радостный лай Борьки. 

В доме был бардак, но Кузьма не смутился. Порядок он особо не любил – чувствовал, что без него жизни больше. Но Галина всегда всё убирала, расставляла на место, чистила, прибирала. Видимо, Полька пошла не в неё. – Поли-ина! – крикнул он протяжно, Борька залаял вновь. Псу не полагалось заходить в дом, но на этот день Кузьма решил сделать исключение. Он ввалился в свою спальню, убрал геройскую звезду и медали в шкатулку жены и рухнул на кровать. Борька встал рядом, виляя хвостом. – Ну, забирайся уж, пройдоха, давай. Пёс запрыгнул на него и продолжил лизаться. – Ах ты, пёс-обормот! Ах ты! – Кузьма трепал пса за загривок, вызывая неистовый восторг, потом всё же встал, чтобы осмотреться и найти домашнюю одежду. 

В шкафах не было ни вещей Галины, ни его. Он только нашёл парадный костюм, в котором семнадцать лет назад женился, и больше ничего. Тогда он скинул китель, рубашку, штаны, долго снимал сапоги и портянки и, наконец, остался в майке и трусах и только сейчас почувствовал себя отчасти свободным от войны. – Ох! – он выпустил воздух из огромных, пробитых осколками лёгких. – Я дома! – Видим, видим, – ответил ему скрипучий голос из коридора. – Оба-на. Ну-ка, кто здесь? Кузьма шагнул из залитой солнцем комнаты в тенистый коридор и наткнулся на старика. – О, дед! А я-то брожу, ищу вас! Где Полина-то?! – Где-где, в школе. – А ты чего тут? – Спал я. Тут слышу, этот дикобраз разлаялся. Пришлось вставать. Ну здра-авствуй! – Привет, дед! Спасибо, что присмотрел, – Кузьма обнял старика, который вообще-то приходился ему тестем, но все, даже покойная Галина, звали его «дед». – Помянем? Они выпили на кухне. – Так что произошло? – спросил Кузьма, тяжело вздыхая. – Никто не знает. Однажды утром заглядываю к ней – лежит. Думаю, отдыхает, устала. Не стал беспокоить – воскресенье, у неё выходной… – глаза деда стали сырыми, но он не заплакал. – В полдень заглядываю, трясу – лежит, не двигается. Тронул губы – холодные, не дышит. Вызвал врача: говорит, с ночи мёртвая. Вот и всё. Кузьма помолчал и спросил: – То есть не бомба и не пуля? – Нет, да какая тут пуля? Ты о чём? – удивился дед. – Я думал… да так, – Кузьма потёр лоб. – Ладно, выдай мне какой-нибудь одежды и веди. До кладбища был километр – две сигареты ходу в одну сторону. Её могилка ещё выглядела свежей, хотя и прошло два года. Галина покоилась рядом с матерью, здесь же маленькими холмиками отдыхали родители Кузьмы. 

Ей выпало лучшее место – под сенью сосновой лапы, которая не должна была разрастись и достать сюда, но Кузьма с дедом согласились, что спиливать не стоит. Кузьма обрадовался, что жену охраняет вечно бдительная хвоя, а также подумал, что ни горем, ни лишним воспоминанием ей не поможет. Он знал, что люди умирают на войне. И стал вскоре смотреть не вниз, где, припорошенный иголками, был конечный след его Галины, а прямо перед собой. Дед хмуро наблюдал, как изменяется его лицо, но не подал виду, когда они вернулись к разговору. Борька тёрся рядом, скулил. – Жрать небось хочет. – Пошли, Борька-пройдоха, поедим. Вернулись. Кузьма набросал псу тушёнки из холодильника, а сам съел макарон по-флотски, которые нашёл там же, расспросил про хозяйство и дом. Потом уточнил про Полину: – Ей же сколько, дед? Уже четырнадцать? – Пятнадцать. – Ох, точно, ёшкин кот!.. Когда придёт? – Да кто её знает. Я особо уже не контролирую. – Как так? От рук отбилась? Ничего, это мы поправим. – Не надо, Кузьма. Ей-то потруднее твоего далось. – Чего далось? – Ну это, – дед мотнул в сторону улицы, имея в виду Галинину могилу, но Кузьма его не понял. Днём он завалился на кровать, обнял пришедшего поласкаться Борьку и задремал. 

Со дня отъезда из Одессы его всё время тянуло спать, но нынешнее его состояние отличалось от того, что он испытывал на войне или в поезде. Из того некрепкого, тревожного сна он выскакивал легко, чувствуя себя отдохнувшим независимо от того, сколько он длился. Мирный же сон тёк и тёк, но никак не напитывал его силой. Спал он по-прежнему некрепко, но теперь вставать было труднее раз в десять. Он поднимался, брёл в туалет, натыкался на старые и новые предметы (какие-то помнил, какие-то нет), гремел дверями, потом, не видя вокруг себя, шумно брёл обратно в постель, где Борька преданно ждал, высунув язык. – Сейчас, сейчас, – бормотал Кузьма, обнимая пса, – сейчас встану… Но вместо этого вновь падал в тёмную дыру, слышал шум и голоса, которые больше не имели материальной силы. Они просто продолжали существовать где-то в параллельной реальности, ведь когда он комиссовался, не кончилась ни война, ни осада. И где-то там новые, безымянные ребята продолжали гибнуть, а он на халяву выскочил из четырёхлетнего кошмара, получив белый билет за очередное ранение, но это лишь недоразумение – Серов ошибся – он должен на самом деле вернуться, обязан вернуться, обязан!.. Кузьма вскочил: «Обязан!» – дом сотрясся от его крика, но только Борька бросился на выручку хозяину. Дед и Полина притихли на кухне. Начинался вечер. Стемнело и похолодало. 

Натянув армейские штаны, Кузьма вышел к своим. – Поля, – сказал он растерянно. – Как же ты выросла. Пухлая невысокая девочка, копия матери, коротко подняла от чашки чая водянистые глаза. Борька почему-то гавкнул. – Тихо ты. Узнаёшь меня?.. Кузьма шагнул под лампу, одиноко освещавшую кухню. Дед с тревогой смотрел на него. – Ну ты шо, доча? – попытался заговорить ласково. – Не признаёшь батю?.. Скажи уж чего-нибудь. – Привет, – пискнула Полина. Борька опять залаял. – А ну тихо! – рявкнул Кузьма. – Чего говоришь? Но Полина уже сжалась и умолкла. – Она его побаивается. Уведи, а? Он же в дом не ходит, – сказал дед. – Да какого хрена?! Я пса четыре года не видел. Пусть уж посидит тут. Эй, Борян, сидеть! Борька нехотя сел. – На, поешь, – Кузьма вывалил ему ещё тушенки. – Слушай, Кузь, мы тут не очень-то богато живём, чтоб пса человеческой едой кормить, – тихо заметил дед. – Да? Ну теперь-то заживёте. Папка вернулся! Он резко шагнул вперёд, Полина поднялась со стула, и он притянул её к себе, обнял. Девочка сжалась, боясь шевельнуться, но потом осторожно обняла его спину, с трудом соединив за ней руки.