Федор Грот. «Ромовая баба»

В 1894 году в России тихо отметили юбилей – пятнадцать лет без чумы. Ровно столько прошло со времени последней эпидемии – стодневного чумного мора в Ветлянке, унесшего почти полтысячи жизней. И если раньше, в дни чумной эпидемии в Одессе, никто не сомневался в том, что губительная болезнь просочилась в город через портовые карантины из Константинополя, то после ветлянской эпидемии русское медицинское сообщество пошатнулось в своих уверениях, что чумная зараза в Россию приходит исключительно с нечистоплотного Востока. Передовые врачебные светила того времени впервые основательно задумались о незаносном происхождении чумы, об отвратительном санитарном состоянии российских городов, способствующем возникновению и распространению смертельных чумных миазмов. Образованная общественность стала отныне уделять самое пристальное внимание вопросам личной гигиены, улучшения санитарного быта, призывать к опрятности и чистоте по примеру просвещенной Европы, где чума была давно объявлена побежденной. Кучи отбросов, привычно громоздящиеся в каждом дворе, на каждой улице, внезапно оказались в фокусе общественного анализа. По городам и весям началась неспешная работа по уборке и вывозу нечистот – рассадника чумы и прочих «повальных и заразительных болезней».

Появилось множество губернских комиссий и комитетов общественного здравия. По заросшим грязью дворам, по фабрикам, ночлежным домам, по зловонным бойням пошли, ужасаясь, зажимая чувствительные носы платками, санитарные попечители. В самой Ветлянке, уже очистившейся от чумной заразы, местная санитарная комиссия обследовала рыбные лабазы и ватаги и пришла к выводу, что именно там, в огромных деревянных чанах, пропитанных тузлуком и рыбной вонью, в смрадных сырых помещениях, скорее всего, и народилась ветлянская чума. Однако международная комиссия авторитетнейших европейских эпидемиологов, обследовавшая Ветлянку после эпидемии, недолго думая пришла все к тому же мнению – чума явилась с Востока, скорее всего, из Персии. Этой же точки зрения придерживался и граф Лорис-Меликов, умный и прагматичный администратор, назначенный губернатором зачумленных областей с целью скорейшего очищения их от чумы. Его усилиями были ужесточены медико-полицейские меры на южных границах, усилены заставы и карантинные дома, где задерживались и подвергались очищающим мерам все едущие.

А в это время в Европе возникла и стала стремительно развиваться новая наука – бактериология. Вовсю шли микробиологические исследования Пастера, увенчавшиеся разработкой и успешным применением вакцин против сибирской язвы и бешенства. В 1880-1887 годах один за другим были открыты малярийный плазмодий, возбудитель туберкулеза, холерный вибрион, дифтерийный токсин. Очередь чумы настала в 1894 году: ее микробного возбудителя обнаружил сотрудник французского Института Пастера Александр Йерсен во время крупнейшей чумной эпидемии в Гонконге.

Нельзя сказать, что в России совершенно не понимали значения происшедшей научной революции. Первая бактериологическая лаборатория была основана в Одессе еще в 1886 году, и к началу гонконгской эпидемии появилась уже целая школа русских бактериологов, освоившая микробиологические идеи Мечникова и Боткина. В 1890 году стараниями принца Александра Ольденбургского, горячего поклонника учения Пастера, был учрежден Институт экспериментальной медицины, сыгравший ведущую роль в разработке противочумной сыворотки. К этим исследованиям Институт приступил в самом начале 1897 года, сразу после того, как из Бомбея донеслись вести о вспышке бубонной чумы, вероятность заноса которой в Россию была оценена властями чрезвычайно высоко. Был тотчас же учрежден КОМОЧУМ – «Особая комиссия по предупреждению занесения чумной заразы в пределы Российской империи» во главе с принцем Ольденбургским, в которую вошли именитые сановники и руководство Института экспериментальной медицины. Комиссия снарядила две научные экспедиции в Индию для изучения эпидемиологии чумы, развернула работы по оснащению отдельной лаборатории и приготовлению противочумной сыворотки.

Однако врачебное сообщество встретило эти передовые исследования с большим скепсисом. Основная масса русских врачей тогда поддерживала теорию заражения чумой через ядовитые испарения, выделяемые дурной водой или гниющими отходами жизнедеятельности. Заражением миазмами объяснялись и другие повальные болезни – холера, оспа, брюшной тиф. В народе же бытовали более древние, мистические представления о причинах моровых поветрий. Для деревенского люда настоящая причина чумного мора заключалась вовсе не в неопрятном житье-бытье, хотя вздыхать по поводу непролазной грязи и чавкающего под ногами навоза в русских деревнях всегда любили.

Народ верил, что чуму разносят моровые девы.

Тихо и словно бы ниоткуда появляется моровая дева в деревне, бредет по улицам, заглядывает во дворы. Прикинуться она может и нищенкой, и бродячей солдаткой, и благочестивой старушкой, путешествующей по святым местам, но выдают ее бескровное лицо и белые мертвые глаза. Появление моровой девы всегда оканчивается губительной эпидемией. Вот и в Ветлянке, как потом рассказывали очевидцы, несколько дней подряд страшная тощая женщина с провалившимися глазами блуждала в окрестностях станицы, шептала над колодцами, сидела на межах, после чего люди стали заболевать целыми дворами.

Просвещенная публика посмеивалась над этими средневековыми суевериями, однако некоторые медики, как ни странно, допускали, что народные взгляды на причины возникновения чумы могут иметь под собой основание. Разве не вызывается чума неким контагием, одушевленным миазмом, рождающимся из грязи и нечистот? И если контагий является живою субстанцией, то, следовательно, он может расти и развиваться. В гнилых болотах и на свалках, в зловонной толще навоза проклевывается и начинает расти вредоносная жизнь. Почему бы ей не обрести человеческий облик? И если так, то почему бы не превратиться в женщину? Это обличье для демонических существ весьма удобно, ведь не зря с древних времен принято считать, что женщина – существо изначально порочное, вместилище скверны. Впрочем, мало кто осмеливался афишировать подобные дремучие воззрения, и те, кто их придерживался, предпочитал высказывать их в узком кругу, чтобы не прослыть антисовременным.

Что же касается широко распространенной теории о заносном происхождении чумы, то почвеннически настроенная часть русского врачебного сообщества просто не могла принять тот факт, что возникновению повальных и заразительных болезней способствует повсеместная антисанитария и низкая гигиеническая культура населения. Русская земля, родные черноземы не могут рождать ничего вредного, злого, тлетворного. Нет, это из-за границы, из темной Азии да с гнилого Запада ползут чумные демоны, которых британские да немецкие придворные медики научились укрощать и насылать на православную Русь.

На волне паники, поднявшейся после известий о ветлянской чуме, эти народные суеверия мгновенно распространились по всей стране. Стали множиться слухи о появляющихся тут и там мертвенных чумных девах, разносящих заразу по городам и весям. Даже после того, как чума в Астрахани была военно-полицейскими мерами заглушена, толки о моровых девах продолжали расходиться. В Камышине была схвачена и брошена в реку нищенка Аксинья Петрова, принятая мужиками за моровую деву. Еще несколько подобных случаев самосуда над невинными женщинами, заподозренными в напускании порчи или повальных болезней, фиксировались годы спустя окончания ветлянской эпидемии в Саратове и Уральске. В слободе Покровской Новоузенского уезда Самарской губернии весной 1890 года был забит колами солдат Евсей Куликов, в котором узнали «холерного человека», заражающего окрестные колодцы. Летом 1892 года в Саратовской губернии сельский сход решил, что чумой и холерой заражают народ сами же врачи-иностранцы, после чего разъяренная толпа разрушила и сожгла больницу, а доктора вынуждены были спасаться бегством.

Вести о необычайной популярности в российском обществе мифов о сверхъестественных причинах чумы скоро докатились и до Европы. К тому времени в европейских государствах чума уже воспринималась как экзотическая болезнь, вызывавшая ассоциации в первую очередь с темным средневековьем и азиатским неряшеством. Самый образ тощей моровой девы, запугивающей целые деревни дюжих бородатых, обутых в лапти мужиков, не мог вызвать у обычного европейца ничего, кроме изумленного смеха. Пожимали плечами и европейские медики.

Однако нашлись люди, которые встретили новости из зачумленной России с особенным интересом. В том, что большинству казалось суеверием, они увидели подтверждение собственной правоты.