Евгения Декина. Повесть «Метан»
Вера
Сегодня Вера впервые вышла на улицу. Она шагала вслед за мамой по заброшенной железнодорожной ветке, вдоль которой принято было валить мусор. Вокруг кучами громоздились битые бутылки, гнилые тряпки, мятые ведра без дна, сломанные корпуса телевизоров, щедро пересыпанные потемневшей от влажности золой и подернутые хрупкой корочкой утреннего инея.
И Вера торопилась пройти по этой горизонтальной лестнице из прогнивших шпал, отгороженная от свалки только низкими бордюрчиками покореженных рельсов. К остановке. И почти дошла уже, но внезапно сбоку от нее коричневая масса мусора поднялась и посмотрела. И прежде чем Вера поняла, что это всего лишь промерзший бомж в запыленной фуфайке, подернутый той же корочкой инея, а оттого не сразу различимый, она ощутила, что он смотрит на нее. Весь город смотрит на нее вот этим самым недобрым взглядом. Как смотрит на чужака человек, которого врасплох застали дома за чем-то грязным и постыдным.
Вера отвернулась и тут же остановилась. Чуть поодаль от бомжа, на краю насыпи, стоял другой человек. Он тоже смотрел на Веру. И если от бомжа можно было убежать, оттолкнуть его или побить, то от этого мужчины, коренастого и плотного, как бульдог, веяло потусторонней и страшной языческой силой. Вера не смогла себе объяснить, что именно придает ему эту пугающую мощь – большие, как у обезьяны, руки при коротком теле, кривые ноги или полное отсутствие шеи, отчего голова казалась плотно впаянной прямо в плечи.
Он стоял так широко и свободно и так смотрел на нее, что в горле у Веры защекотало, а затылок сдавила холодная тяжесть. Захотелось обойти его огородами, но мама тихо шепнула:
– В глаза не смотри, он не любит.
Сама она, широко улыбнувшись, помахала ему издали:
– Ой, Фархат! Здравствуй! Куртка у тебя какая-то модная! Ну ты вообще! – Она с восторгом оглядела его, и тот расплылся в такой улыбке, что Вера тут же отвела взгляд. – А мы вот с дочкой в магазин поехали… – и что-то еще про полуразрушенный барак на углу.
Фархат ей не ответил.
– Царь! – уважительно проговорила мама, когда они отошли подальше.
Вера испугалась его и еще больше испугалась своего страха перед ним, а потому единственное, чего ей сейчас по-настоящему хотелось, – это сбежать. От недобрых взглядов, от городка этого, от бомжей, от страшного этого человека, но бежать было некуда.
В воздухе висело облако угольной пыли, налипавшей на стены домов, на деревья, на людей. От этого все вокруг становилось черным: торчащие остовы огромных металлических конструкций, полурассыпавшиеся башни очистных сооружений, гигантские тополя вдоль дороги и их обломанные ветром толстые ветки, валявшиеся прямо на трамвайных путях.
В трамвае было так же холодно, как и на улице. Одна из веток с грохотом обрушилась на крышу и медленно сползла по стеклу на землю, будто, умирая, напоследок погладила трамвай жухлой листвой. Отекшая книзу вагоновожатая лениво выбралась с водительского сиденья, спустилась на улицу, протиснувшись в приоткрытую дверь, и оттащила ветку с линии.
Никто, кроме Веры, даже не вздрогнул: привыкли. Вагоновожатая вернулась в вагон. Поднимаясь, она наступала на каждую ступеньку дважды – сначала закидывала раздутую от варикоза ногу, а потом, ухватившись за поручень, подтягивала тело.
Лето здесь бывало жарким и влажным, неприхотливые тополя успевали вымахать до невиданных размеров, а зимой рушились, не выдерживая собственной тяжести. Им было не место в этих широтах, но их насадили вдоль дорог еще в советские времена вместе с хрущевской кукурузой, которая здесь не вызревала, и ее сочные стебли вместе с молочно-белыми початками крошили и заквашивали на зиму с солью – пускали на силос.
Трамвай тем временем миновал табличку «МЕТАН», провалы и, дернувшись, остановился. Бродячая собака, ждавшая кого-то у остановки, почесалась, и выяснилось, что шкура у нее вообще-то белая.
Вера осторожно обошла собаку, подняла глаза и обомлела. Вот почему мама постоянно рассказывала ей про магазин. О том, как никто не оставляет вещи в камерах хранения, потому что бандиты входят с ломиком и выносят все оставленные сумки разом. Как однажды у мамы на глазах тележку, набитую продуктами, протаранив стеклянную дверь, на полном ходу вкатили в отъезжающий микроавтобус с выставленными как трап досками. Как едят и даже выпивают прямо в магазине, прячась от свирепых охранников за ящиками. Как сидят перед магазином девчонки на шпильках, в мини-юбках со стразами, ожидая прекрасного принца.
Он был оранжевым. И пока на него еще не налипла угольная пыль, на общем серо-черном фоне он сиял огромным солнечным пятном.
От него расходились старушки с сумками на колесиках, скучающие девчонки считали мелочь – скидывались на пиво, кассирша в синем синтетическом фартуке торопливо курила на крыльце, нервно поглядывая вглубь магазина, когда автоматические створки его распахивались, пропуская кого-то из входивших.
И вдруг Вера уловила резкое движение, выбивавшееся из общего вялого течения жизни.
За магазином что-то происходило. Три мужские фигуры двигались резко и коротко, и от этих движений шла какая-то нехорошая, агрессивная волна.
Через пару шагов стало видно, что двое парней обступили усатого мужичка и не отпускают.
Один из парней, ловкий и жилистый, был выше, и во всем его виде угадывалась особенная животная грация. Куртка из кожзаменителя отражала солнце металлическим блеском, делая парня похожим то ли на змею, то ли на насекомое.
Именно он приставил нож к горлу мужичка и, казалось, гипнотизировал его взглядом. Второй в это время держал мужичку руки и шарил у него в кармане. Второй на фоне первого выглядел комичным довеском. Он был вполовину ниже ростом и одет в плотную дубленку, которая была ему настолько велика, что линия талии приходилась на уровень бедер. Издалека он казался шариком на коротеньких ножках, а гопническая кепка-восьмиклинка наползала на лоб. Поправить ее он не мог – руки были заняты, – а потому смешно, как нетерпеливый конь, пытающийся смахнуть густую челку с глаз, резко вздергивал головой.
Мужичок с яркой авоськой, сшитой, похоже, из старого цветастого женского платья, был одним из немногих неспившихся работяг, довольно редко встречавшихся в городке. Одет он был неважно, и странно было, что именно такого, усатого, невзрачного мужичка в вытянувшихся на коленях джинсах надумали грабить.
«Грабят», – стрельнуло у Веры в голове, но от неожиданности она сама себе не поверила. Присмотревшись, она убедилась, что сомнений быть не может – мужичок, высоко задрав голову, как рыба, которая пытается снять себя с крючка, выворачивал карманы, показывая, что ничего там и нет. Короткий полез в авоську и нашел там худой женский кошелек для мелочи.
Вера испуганно остановилась, не представляя, что теперь делать: до дороги было далеко, у магазина, кроме девчонок, никого, потому туда бесполезно, но мама ее, ни секунды не медля, уже рванула к нападавшим.
– Стоять! – истошно закричала она на ходу и понеслась, яростно размахивая раздувавшимся на ветру пустым пакетом.
Вера опешила. Бандиты, видимо, тоже. Высокий, оттолкнув мужичка, который тут же принялся ощупывать горло, будто не мог понять, цел он или нет, рванул в кусты. Короткий замешкался на мгновение, соображая, что делать с кошельком, но все же бросил и, смешно размахивая в воздухе длинными рукавами, мелко, но шустро побежал следом.
– Слева загоняй! – крикнула мама окаменевшей Вере. – Дворами уйдут!
И Вера, сама не понимая почему, побежала, утопая каблуками в густом грязном месиве из снега и угольной пыли. Длинная юбка от бега обматывалась вокруг колен, и бежать становилось невыносимо.
«Что я делаю? Что я делаю, господи? – на ходу пыталась сообразить она. – Это бред какой-то! Нож! У них нож!»
Но не останавливалась, боясь за маму, которая, конечно, могла напугать преступников внезапностью, но за сараями, в кустах, одна, со своим нелепым пакетом против двух вооруженных мужиков…
Вера прибавила ходу, хотя до этого ей казалось, что прибавлять больше некуда.
Когда она, запыхавшись, выскочила прямо на нападавших, они внезапно остановились.
У короткого тоже был нож.
«Менингит», – пришло в голову Вере при взгляде в их лица.
Она опять вспомнила девяностые. Когда поток наркотиков только хлынул в городок и жить стало страшно, они с мамой встретили обдолбанного торчка без шапки. У него был пустой стеклянный взгляд и туманное, будто бы размазанное тонким слоем по лицу, выражение «бычьего кайфа», как говорили в школе.
Мама, то ли стараясь оградить Веру от вмиг огрубевшей реальности, то ли и сама желая обманываться, сказала тогда, что это никакой не наркоман, а просто переболевший менингитом человек. Он ходил без шапки осенью, простудился, начались осложнения, и в результате – такая болезнь. Это как идиоты – только шнурки завязывать сами умеют. А так как шапку носят именно для того, чтобы не застудить голову, то этому уже бояться нечего – поздно ему бояться.
Вера только потом узнала, к чему мама это рассказывала – весной, когда школьникам неумолимо хотелось свободы, в школу было принято приходить без шапки. Вера, страстно желавшая быть как все, заворачивая за угол дома, снимала шапку и убирала ее в портфель. Мама каким-то волшебным образом об этом всегда узнавала и намекала Вере такими вот назидательными историями. Менингитом Вера так и не заболела, но с отитом мучилась долго.
Только через несколько лет, когда они уже продавали квартиру и переезжали в дом, Вера в последний раз вышла на балкон и раскрыла величайшую тайну маминого всезнания – с балкона просматривался как раз тот угол дома, за которым и снимала шапку жаждавшая воли Вера.
Она удивилась, что думает сейчас про шапку, – она стоит перед двумя вооруженными грабителями и сама не понимает, зачем за ними гналась. Что она, внутренне уже спасовавшая, способна сделать такому вот животному?
Но короткий почему-то обреченно опустил голову и убрал нож в карман. Вера обернулась, подумав, что позади наряд полиции или просто люди. Но за спиной у нее был только коридор покосившихся сараев. Заметив ее неуверенность, парни переглянулись, напряглись, будто для прыжка, но рвануть мимо не успели: над сараями раздался холодный до звона окрик.
– Воровский! Стоять! Это что такое? Я почему за вами бегать должна! – ругала высокого мама, размахивая пакетом.
Воровский молчал. Короткий попятился, будто стараясь слиться со стеной и незаметно утечь.
– Недоперсток! А ну! – пресекла его мама. – Вы контрольную по физике пропустили! Физичка рвет и мечет! Кто за тебя писать будет, а? – прикрикнула мама и, подойдя вплотную к Воровскому, который так и стоял потупившись, заглянула ему прямо в глаза. Снизу. Воровский беспомощно посмотрел по сторонам.
– Извините, Софья Анатольевна, – у него из-за спины заискивающе пропищал Недоперсток.
– Приду я, – пробурчал Воровский, но мама взяла его за воротник и повернула к себе.
– Да приду! – дернулся он.
– Слово пацана?
Воровский вздохнул и кивнул.
Мама отпустила его наконец, и тот торопливо скрылся между сараями.
Вера с облегчением выдохнула. Мама была все в том же сером пальто с песцовым крашеным воротником, и пустой пакет все так же развевался на ветру.
Они стояли во дворе двухэтажного каменного барака, у сараев, где жители хранили дрова и уголь. Барак был старым, довоенным, и потому отопление в нем до сих пор было печное. В каждой квартире по печке.
Из полусгнившего сарая осторожно, стараясь не съехать по талому льду в лужу, выбирался седой бородатый дедок в заляпанной песочной фуфайке и облезшей ушанке. В руках у него была целая охапка дров, а потому дверь сарая он захлопнул ногой.
У Веры саднило в боку от бега, а левый ботинок медленно промокал – только теперь она заметила, что стоит в луже.
Вера изумленно посмотрела на маму, ожидая объяснений, но мама уже бодро зашагала обратно.
– Да опять прогуливают! – отмахнулась она на ходу. – А я смотрю: стоят соколики!
Вера брела за ней, все еще не понимая, что произошло. Все это было слишком быстро, слишком дико и непонятно.
Мама остановилась и подождала ее.
– Мам, а ты не видела, что они делали? Они мужику нож к горлу… Там, за магазином, когда мы подходили…
– А, ну да. – Мама печально вздохнула.
– Чего «да»? – Вера опешила. – То есть ты видела? Твои ученики грабили человека, а ты…
– Ну да, – резко перебила мама. – Кушать-то всем хочется.