Эльза Гильдина. «Коза торопится в лес»

Одни на них молятся. Другие, старшее поколение, тихо возмущаются и ненавидят, дескать, деньги зарабатывают, а стадион и парк запустили, при­вести в порядок не могут! Роглаев, Бактыбаев и Юх - все двоечники бывшие. Мой дедушка их учил. Сладу с ними не было, а гляди - в люди выбились. Все это со слов Люси...

Скучно не только мне. Некоторые болельщики бросают в лужи кусочки

карбида, пугают заблудившихся телят, которые то и дело забредают на поле. Тоже мне, город. Скорее, большая деревня. Райцентр, называется! Но чужой рогатый скот хоть как-то оживляет игру. Болельщики, а порой и сами игроки нещадно пинают их, гоняют, стегают. А бестолковые коровьи детки жалобно мекают, вытянув шеи.

- Комары замучили. Бью себя по щекам и от нечего делать разглядываю памятники советского гипсового реализма. Когда-то все они олицетворяли Спорт, Молодежь, Эпоху. Должны были вдохновлять на покорение новых высот, на достижение новых побед. Теперь все эти мальчики с горном, ко­пьеметатели, метатели диска с немым укором взирают с полуразобранных на кирпичи пьедесталов на нынешних подростков, на своих, по сути, ровесни­ков, а те открывают об эти самые пьедесталы пиво, соревнуются в меткости, забрасывая статуи камнями и бутылками. Особенно достается «Девушке с веслом». То ли потому что девушка, то ли потому что ближе всех. Доминанта эта, вернее, то, что от нее осталось, больше походит на терминатора, у которого сгорела органическая кожа. То есть сохранился в основном голый скелет с некоторыми фрагментами туловища. Половина черепа тоже отбита. Вместо отколотых конечностей торчат куски ржавой проволоки. К ней иногда под­нимаются на постамент: прижимаются, хватаются, о трусики тушат бычки или, взявшись за руки, водят дурацкие хороводы

Разумеется, она не от Шадра. Обычная, от Иодко в трусах (мне Хаят такие покупает) и футболке. Но для меня она почему-то так и осталась на всю жизнь Верой Волошиной, студенткой, позировавшей скульптору Шадру. Она в моей тогдашней жизни сыграла заметную роль, но об этом дальше.

Кто-то из парней, накидавшись, хором наваливается на нашу скамейку. И мы с визгом опрокидываемся назад. При падении трескаюсь затылком обо что-то твердое. Из глаз вылетают искры. Превозмогая боль, почти на ощупь выбираюсь из вороха хмельных людей, с трудом приподнимаюсь, снова падаю. В образовавшейся свалке за меня цепляются и валят обратно. Гогот и нецензурщина оглушают. Не выдерживаю: иду напролом, топчу, сдираю с себя чужие руки. Озираюсь в поисках брата. От боли всё мутно кругом. Сначала испугалась, решила, что от удара в глазах потемнело. Оказывается, луна спряталась за тучи.

- Татарка! Татарка! - зовут меня с соседней

Неровной походкой иду на голос. Малой, судя по чмокающим звукам и хихиканью, как ни в чем не бывало лобызается со своей Санни. пряча под ее олимпийкой закоченевшие руки. Девушка у Малого под стать ему - тоже из высшей лиги. Имя у нее татарское - Сания, но никто не зовёт её Татаркой, как меня. Все ласково обращаются к ней на инглиш-манер: «Санни». Она и вправду солнечная, яркая, импульсивная В общем, живёт на расслабоне. Ну правильно, с такой внешностью и умением держаться! Санни из тех, кто увлекается всем понемногу, и почти все ей удаётся. У неё способности к язы­кам, стихосложению, артистизм. Но все это для людей. А для себя - танцы и рисование.

Я бы тоже всем нравилась, если бы в детстве мне было больше позволе­но. И через баловство разными игрушками, развлечениями, развивался бы интерес к жизни и эти самые... коммуникативные навыки. Но даже она не знает, кто такая Вера Волошина. А я знаю и чувство собственной исключи­тельности меня греет. По секрету: я почему то очень ревностно отношусь не к внешности других девчонок, а к их кругозору.

Малой нехотя отвлекается от Сониных губок.

- Татарка, чё опять грузим? - расслабленным голосом спрашивает, будто нежился до этого в лучах солнца, а я его вдруг выдернула с пляжа.

«Чё грузим?» - вечный вопрос в мой адрес. Настолько этой компании, ви­дать, приелась моя кислая физия, что Малой и сам не рад, что притащил сюда!

- Башка трещит, ударилась сильно, - пытаюсь вызвать сочувствие, про­веряя на ощупь полученную шишку.

- Иди сюда, я посмотрю, - пожалела меня Санни и пыхнула зажигалкой.

Тут же осветились открытые высокие виски, крепко стянутые на затылке волосы. Хотя даже по голосу ясно, что она шикарная.

Я, глубоко польщенная, приободренная сверкнувшим в полутьме бело­зубым оскалом и прозвучавшей нежной хрипотцой, лечу на пламя ее зажи­галки. Послушно подсаживаюсь. Санни как нефиг делать обезоружить своим обаянием малолетних затворниц, изначально настроенных недоброжела­тельно. И она, снова чиркнув зажигалкой, мягкими подушечками пальцев с аккуратными ноготками осторожно прощупывает мою голову. По всему телу поползли махровые мурашки. Была бы я парнем, тоже не отходила бы от нее. Санни сосредоточенно сопит, аккуратно отлепляет от нежного нёба маленький язычок, трогательно сглатывает. Доносится ее дыхание (смесь ментоловых сигарет и мятной жвачки), а иногда запах паленых волос, моих. Это она иногда отвлекается на Малого. Интересно, какую плешь наделала мне этой самой зажигалкой?

- Малой, с такими вещами не шутят, - резюмирует она озабоченно. - А вдруг сотряс?

Малой нехотя вынимает согретые руки, находит подорожник под ногами, плюет на него и прикладывает к моей голове. И угорает. А за ним и Санни...

Нет, они не укуренные. У них сон по системе Леонардо да Винчи. Третий день, и оба ходят как в тумане. Под вечер началась-таки эйфория: всем они улыбаются, слова слагаются в рифмы, цвета горят, предметы светятся.

- Татарка, вливайся в нашу секту, - предлагает Малой. - Ха-ха, хотел ска­зать «тему», а сказал «секту». Ха-ха. Надо тебе тоже опробовать «сон гения»! Только нужно выработать систему, спим по десять минут, чтобы вышло в среднем по два часа днем или по двадцать минут через каждые четыре часа.

- Главное, потерпеть несколько дней, - уточняет Санни, - в справочнике говорится, что на третьи сутки все симптомы проходят... У тебя же сахар в крови не понижен?

- Человек без сна может прожить не больше десяти суток, - добавляет кто-то.

- Это если не спать по нашей системе да Винчи, - со знанием дела убеж­дает Санни. - Знаешь, сколько всего можно успеть! Я, конечно, не испытываю недостатка оригинальных идей, - не без гордости замечает, - но мы начнем видеть яркие сны. Малому так ничего не снится, а жизнь проходит. Сколько мы успеем сделать!

- Я тоже спать хочу, - напоминаю Малому о себе. - Или танцевать.

- Так спать или танцевать? То ли чаю попить, то ли повеситься?

Вместо ответа демонстративно пялюсь в сторону ДК.

- Там бандюги, - коротко объясняет Малой и тут же, как пенсионер, пу­скается в воспоминания: - Веришь, нет, так обидно порой! В детстве туда бегал на кружки, а теперь разные черти наводят там свои порядки. И теперь там только бильярд и жесткий съем. Батя ненавидит их. Мафия доморощенная!

-  Ну отпусти ты девочку потанцевать, - заступается за меня Санни и эффектно закуривает, - здесь близко. Никто ее там не съест. Это тебе, плеши­вому деду, лишний раз пятку лень почесать. А гиперактивным детям движухи хочется, энергию некуда девать.

Санни не только красивая, но и умная. Если уж дожить мне до ее восем­надцати, то стать именно такой!