Чембарцева В. «Когда зашумят кипарисы»

— Подъем! Чтоб через пять минут с довольными рожами стояли на зарядке!

Дверь захлопнулась.

— Степанида, сука!

Палата оживала. Девочки вставали. Визгливо возмущались панцирные сетки кроватей; чавкали по полу босые ступни; глухо взбивались подушки, выбрасывая в воздух мерцающую в свете утра пыль; истерично ревели краны в умывальнике; на кафельный пол раскатисто падала чья-то эмалированная кружка, за ней сыпались ругательства; и в щель приоткрытой фрамуги вливалось звучание моря и ветра, треплющего гибкие кипарисовые кроны. Пахло солнцем, югом и сырой мятной чистотой «Поморина».

За три дня до отъезда, рано утром, торопящаяся на работу мать сообщила сонной еще Асе:

— В школу можешь сегодня не идти. Да и завтра тоже. В пятницу уезжаешь в Крым, в санаторий. Я достала тебе путевку. Чего это мне стоило, говорить не буду. Пока поучишься там месяца два.

— Мам, а я что — больная?

— Да причем тут больная?! — возмутилась с удивлением мать. — Знаешь, как туда тяжело попасть? Туда только по огромному блату шишки своих детей пропихивают. И еще интернатских, которые на гособеспечении, привозят со всего Союза. Санаторий в Крыму, в бархатный сезон! — в такт словам трясла она рукою над Асиной головой. — Боже, ты хоть понимаешь, что это такое, бестолковый ты ребенок?! Господи, да вас там кормить будут по совминовскому меню. Два раза в день на пляж. Процедуры и вся школьная программа. Считай, курорт без отрыва от учебы.

— Но я не хочу, мам! Я тут учиться хочу, дома.

— Хочу, не хочу. Аська, я сказала — едешь, значит едешь! Все, разговор окончен! Я на работу опаздываю. Сегодня буду поздно, поешь там в холодильнике что-нибудь и спать ложись вовремя, не позднее девяти, — чмокнула ее в макушку мать.

Слышно было, как в прихожей щелкнула собачкой дверь. Дом загудел, лязгнули створки лифта, какое-то время монотонно тянулся трос, мелкими конвульсиями сотрясая пространство, потом внизу гулко клацнуло, и все затихло.

Ася вылезла из тепла постели, опираясь на руки, чуть подтянулась у высокого подоконника — мать внизу торопливо перебегала тротуар. На противоположной стороне улицы она села в ожидавшую ее темно-синюю машину, мелко махнув рукой маячившей в окне дочери.

Девочка поплелась на кухню. Поставила на плиту красный в белый горох чайник, достала из холодильника прикрытые тарелкой бутерброды с балыком.

Мать работала в Горпродторге, и с едой дома проблем никогда не было. Ася стеснялась звать в гости одноклассниц: они жадными глазами смотрели на забитую книгами и посудой югославскую стенку, на звенящую тремя ярусами чешского хрусталя люстру, на деликатесы из недр огромного финского холодильника. А Асе было гадко до жалости оттого, что некоторые из девчонок начинали лебезить и фальшиво предлагать дружбу за все эти прелести дефицитной жизни.

В общем-то школу бросать и уезжать черт-те куда ей было даже немного интересно. Настоящих подруг, по которым бы она скучала, ни во дворе, ни в классе у Аси не было. И никогда еще она не видела моря!

Она мечтала уехать куда-то далеко-далеко. А еще о том, что когда-нибудь, когда у нее накопится достаточно денег — из тех. что мать дает на школьные обеды, — она купит билет и тайком от всех поедет на поезде к отцу. Мать часто с раздражением в голосе повторяла: «Этот паразит живет в своем Николаево-Нидвораеве, и кроме морской рыбалки да своих дурацких малеванных картинок нет у него ни кола, ни двора. Нафиг ему никто не сдался. Тем более дочка родная, которую корми, расти да обеспечивай».

Ася никогда отца не видела, но почему-то была уверена, что он очень обрадуется, когда она к нему приедет. Она даже мысленно видела эту встречу, и время от времени представляла, как это произойдет. Ася непременно будет в красивом синем с белыми цветами платье бежать по берегу моря навстречу отцу. Ветер будет раздувать подол платья, а из волос распустится красная лента и полетит алой змейкой, далеко дате ко оседая на волны. Папа поймает ее в объятья, поцелует и закружит сильно и высоко. Они будут смеяться и дурачиться, будут счастливы и рады друг другу. И больше никогда не расстанутся... Но об этом пока еще никто не знает.

Она сковырнула вилкой балык с бутерброда и надкусила пахнущий рыбой хлеб с маслом.

День тянулся вяло и скучно. Шел тихий, похожий на уставшего старика, дождь. На карнизе топтались говорливые голуби, жались серым взъерошенным покрывалом друг к дружке, дробно выклевывали какой-то свой мотив по жести подоконника.

В обед раздался звонок в дверь. Пришла одолжить соль соседка из квартиры напротив — Аделаида Аркадьевна

Когда Ася была еще совсем маленькой и часто болела, Идочка Аркадьевна забирала ее к себе и до маминого позднего прихода с работы лечила и развлекала ребенка, как только могла. Это именно Идочка научила Асю складывать буквы, узнавать и сличать цифры на карточках и пластмассовых бочонках лото, замечать и восторгаться по весне ежедневными переменами в расцветающей за окном яблоне. Идочка читала Асе сказки про «Пимперлэ» и «Девочку, наступившую на хлеб». Ася любила эти сказки, хотя все время плакала. Но почему-то эти слезы приносили ей некоторое облегчение. После них становилось спокойнее, а Идочка долго гладила ее по волосам, повторяя: «Ну все. дружочек, будет. Жизнь прекрасна, когда ее есть с чем сравнивать. . .» Ася успокаивалась и иногда так и засыпала у Идочки, слыша сквозь сон, как приходит мама, чтобы забрать ее домой, но Идочка говорит ей, что «Асенька вполне может остаться у меня. Леночка. вы не заботьтесь, ступайте отдыхать». И мама уходит. прикрыв дверь и оставив комнату в глубокой вязкой тишине.

Самым любимым в Асиных детских болезнях было таинственное священнодействие: Идочка затягивала плотной тяжелой шторой огромное окно, зажимала между двумя дверями белую простыню и в темноте комнаты включала проектор. Потом она скрипучим валиком передвигала упрямо закручивающуюся упругую пленку, и лунный кружок света на простыне заполнялся ржаво-коричневыми, ' а иногда и цветными картинками. Проектор быстро нагревался, и темнота пахла плавящимся полиэтиленом. Ася смотрела диафильм, а Идочка, по ролям меняя голос, читала буквы внизу кадра. В «Горпрессе» Идочка специально для Аси покупала диафильмы. Особенно маленькой Асе нравился фильм о Димпитаури — человечке из барабана. И само имя — Дим-пи-та-у-ри! — оно так вертко и мягко укладывалось на язык, что Асе поскорее хотелось только научиться читать сказку самой.