Алесь Кожедуб. Роман «Мерцание золота»

— Я бы взял вас к себе, но у нас зарплата маленькая, — сказал Сафонов. — У Вепсова больше.

Как истинный интеллигент из провинции, Эрик обращался к своим собеседникам исключительно на «вы». А может, это была привычка чиновника, которым он поневоле стал на посту главного редактора.

Мы с Эриком сидели на веранде его внуковской дачи.

— Почему Романов не заходит? — спросил я.

Романов, первый секретарь Союза писателей России, жил на первом этаже, под Эриком. Я знал, что они с Сафоновым дружат.

— Как все капитаны дальнего плавания, он пьет в одиночку, — сказал Эрик.

— Почему? — удивился я.

— С командой им пить нельзя, вот они и давятся у себя в каюте. Об этом у всех мореманов написано.

— Даже у Иванченко?

— И у него, — кивнул Эрик. — Я Бориса каждый раз приглашаю. «Хорошо», — говорит и не приходит. Так что придется и нам в одиночестве.

— У нас Том, Чук и Мери, — сказал я. — Очень приличная компания.

— Это правда, — разлил по рюмкам Эрик. — Дети тоже редко приезжают. А как ваш сын?

— Растет, — сказал я. — Файзилов нас встретил с коляской, посмотрел и говорит: «Какой осмысленный взгляд!»

— Внуковский, — согласился Эрик. — Так что идите к Вепсову. Его Бондарев двигает, и не исключено, что на самый верх.

Вепсов жил в квартире за стеной, но сейчас его во Внукове не было. Вчера при Эрике он пригласил меня к себе на работу в журнал «Слово». Но я хотел к Эрику.

— У вас зарплата совсем маленькая? — спросил я.

— Меньше некуда, — вздохнул Эрик. — Народ разбегается. Остались Авсарагов, Ованесян и Тер-Маркарьян.

— Для «Литературной России» очень хороший подбор, — кивнул я. — Может быть, подождать лучших времен?

— Лучше уже не будет. А вам надо к Вепсову.

И я пошел на службу в издательско-производственное объединение «Слово», которым руководил Вепсов. Моя должность звучала очень весомо: заместитель главного редактора по издательским проектам. Но на самом деле я был кем-то вроде экспедитора.

Главным редактором этих самых проектов был Владимир Белугин. Мы издавали серию приключенческих романов — Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер. Моя задача заключалась в отправке книг подписчикам. Я ездил по железнодорожным вокзалам, заключал договора с транспортниками и отправлял книги в разные концы страны. Частенько приходилось грузить книги самому.

— Заработаем денег — наймем грузчиков, — подбадривал меня Владимир Ильич. — Завтра из типографии приходит тираж очередного тома, проследи, чтобы все мужики из редакции были на месте.

Это тоже входило в мои обязанности — обеспечивать присутствие.

— А я на больничном, — отговаривался Леша Тимофеев. — Жар, озноб и...

— Понос, — кивал я. — Можешь, конечно, не приходить, но Вепсову это не понравится.

Леша вздыхал, но на разгрузку являлся. Работой нынче не дорожили лишь те, кому нечего было терять. например, Паламарчук. Но Петр все же был внуком сразу двух маршалов СССР. А маршальским внукам легче было справляться с трудностями, чем остальным.

В «Московском вестнике» я стал появляться гораздо реже, однако бывал.

— Что пьем? — спросил я, приглядываясь к стоявшей на столе бутылке.

— Спирт «Ройял», — сказал Коледин. — Очень хороший напиток, бьет наповал.

— У меня массандровский портвейн, — наклонился к моему уху Паламарчук.

— Тебе самому мало, — отказался я. — Я уж как все.

— Паламарчук, это правда, что вы выпили все вино у Берра? — осведомился Уткин, сидевший, как обычно, на председательском кресле. В нем он походил на прокурора в зале суда. Картину портил лишь стоявший перед ним стакан со спиртом.

— А кто вам сказал? — поднял одну бровь Паламарчук.

— Да уж сказали, — усмехнулся Уткин.

— Ну, выпил, — не стал отказываться Паламарчук. — Утром похмелиться охота, а все бутылки пустые. Я туда, я сюда — ничего нет. Засунул руку в резиновый сапог, стоявший у двери, — есть!

— Как ты догадался, что вино во Франции прячут в резиновые сапоги? — изумился Коледин.

— Наитие, — опустил долу цыганские глаза Петр.

— Талант, — сказал я.

— А что в Аргентине? — продолжал допрос с пристрастием Уткин.

— Ты и туда летал?! — рука у Коледина дрогнула, и он пролил спирт на газету.

— Лучше бы не летал, — сказал Паламарчук. — Моим соседом в самолете был Солоухин.

— Очень хороший писатель! — очнулся человек, дремавший на кресле в углу, на котором обычно спал Бацалёв.

Отчего-то я понял, что этот человек не из писательского цеха.

— Таких жмотов свет не видел! — посмотрел на него Паламарчук. — Весь полет прикладывался к фляжке с коньяком, а мне не предложил ни разу.

— Сколько туда лететь? — спросил я.

— Часов десять. Представляешь — ни разу! В одиночку весь коньяк выжрал.

— Солоухин таков, — согласился Уткин. — Мне бы он предложил, а вот юнцам вроде вас — никогда.

— И вам бы не предложил! — загорячился Паламарчук.

Назревал скандал.

— А кто здесь писатель? — поднялся с кресла человек в углу. — Мне нужен романист.

— Вот он, — небрежно махнул в мою сторону Уткин.

Я романов не писал, но промолчал.

— Пойдем выйдем, — приказал человек из угла.

Только теперь я понял, что он из воинского сословия.

Мы вышли в коридор.

— Значит, так, — сказал вояка, усилием воли заставляя себя не качаться. — У меня есть сюжет, ты пишешь роман. Идет?

— Идет.

Наблюдая за его усилиями, мне было трудно заставлять себя стоять ровно, тоже хотелось покачнуться.

— На. — Он сунул мне в руки листок.

«Командиру ВЧ 15 956 полковнику Пушкину А.Г., — прочитал я, — от командира 1-й авиаэскадрильи подполковника Григорьева В.И. рапорт о служебном расследовании».

— И что? — посмотрел я на вояку.

— Ты читай, читай.

Я стал читать.

«20 августа 1987 года экипаж майора Гумилёва Н.К. на самолете АН-12 № 83 выполнял полет по маршруту Львов — Луцк — Дубно — Львов. При этом проводилась перебазировка истребительной эскадрильи с аэродрома Луцк.

Выполнив задание, по метеоусловиям Львова экипаж остался на ночевку на аэродроме Дубно. После ужина в летной столовой экипажем в гостинице была выпита полученная от командира Луцкой эскадрильи пол-литровая (по утверждению экипажа) бутылка технического спирта.

Ночью помощник командира корабля Матвеев С.А. встал в туалет по малой нужде. Однако, уставший после напряженного летного дня, лейтенант Матвеев С.А. в темноте перепутал дверь в туалет с дверью во встроенный одёжный шкаф, вошел в последний и помочился в летные сапоги майора Гумилёва Н.К.

Майор Гумилёв Н.К. заметил происшедшее только утром, надев сапоги на ноги.

В результате сложившейся психологической несовместимости прошу изменить состав штатного экипажа самолета АН-12 № 83».

— Н-да, — сказал я, закончив читать.

— А резолюция? — спросил вояка, который спал стоя, пока я читал. — Резолюцию разобрал?

Действительно, на листке была резолюция, написанная от руки.

— «Василий Иванович! — вслух прочитал я. — Не надо мне е...ть мозги! Буду я еще из-за всякой хрени изменять установочный приказ по части. Объяви Матвееву выговор за несоблюдение субординации, а Гумилёв пусть отольет в сапоги Матвееву и успокоится. Полковник Пушкин».

— Подпись есть? — спросил вояка.

— Есть, — сказал я.

— Вот, — сильно покачнулся он. — Писать будешь?

— Буду.

Я тоже качнулся.

— Сам Пушкин подписал! Бери рапорт себе.

Мы вернулись в кабинет председателя.

«Нет, Карфаген должен быть разрушен, — подумал я, взяв в руки стакан. — Сюжет не хуже “Капитанской дочки”. А может, и лучше».

— Договорились? — подмигнул мне Паламарчук.

— Эта штука сильнее «Фауста» Гёте, — сказал я.

— Напишешь — дашь почитать.

Мы с Петром чокнулись.

К сожалению, я тогда не знал, что мы с Паламарчуком больше не увидимся. Он сильно исхудал и пил свой портвейн уже через силу. А спустя месяц мне сообщили, что Петра не стало.

— Отпевание в Сретенском монастыре, — сказала по телефону Бурятина. — Придешь?

— Приду.

Народу в храме было не много и не мало, ровно столько, чтобы не было толкотни. Несмотря на окладистую бороду Петра, было видно, что он совсем молод, едва-едва за сорок.

«Один из самых талантливых моих сверстников, — думал я. — Его “Сорок сороков” останутся навсегда. Мы мрём сейчас от болезней или от невозможности жить?»

Отпевал сам отец Тихон. Пахло ладаном и еще чем-то, чем всегда пахнет в минуту прощания.