Александр Тюжин. «О чем молчат киты»

Во вконтакте набралось порядка ста сообщений. Подбадривали, желали выздвления, кто-то молился, кто-то говорил, что я хороший, как это несправедливо и прочее в том же духе и в разных интерпретациях. Наверное, каждый ребенок меч­тает о таком количестве внимания. Но внимание вниманием, а здоровее от этого я не становился.

Валера создал группу. Назвал «Спасем Илью Денискина». Написал слезливую исто­рию о том, как я страдаю и как немного нужно для моего счастья и исцеления. В груп­пу вступили больше двухсот человек. Стали собирать на лечение. В первый же день собрали около десяти тысяч рублей, через три дня — еще пятнадцать.

Валера с гордостью сообщил, что на первый курс лечения мне вполне хватит. А дальше, если будут результаты, народ станет поддерживать еще активнее. Все же любят прекрасные истории исцеления, тем более что сами оказались к нему при­частны. Валера — явный оптимист. В этом ему можно только позавидовать.

Алиса не стала реагировать на мою болезнь. Она не вернулась. Она не просила прощения. Она не клялась любить меня до последнего вдоха. Она не заливалась сле­зами. Ничего. Как будто мы никогда не были вместе. И вообще не знакомы. Она, на­верное, жалела, что я не включил ее в завещание. А завещание я твердо решил не со­ставлять. Завещание — удел старых и зажиточных.

Я же начал пить эверолимус. Рассчитывать на мгновенный эффект было чертов­ски глупо. Я и не рассчитывал. Поверил, что станет хоть чуточку легче, но вместо это­го тошнота стала моим постоянным спутником. Меня начало рвать в два, а то и в три раза больше. Доктор сказал, что это нормально. Организм не привык и перестраива­ется.

Нормально. Хорошее такое нормально. Что тогда ненормально?

Я рисовал на обоях деревья. Могучие многовековые дубы. Кора на стволах тре­скалась, но они продолжали расти вверх и вширь, вот кто практически не подвластен времени, вот у кого надо учиться твердости духа.

Я перестал пить. Я начал есть каши. Шпинат. Сельдерей. Делал смузи и фреши.

А после закидывался кеторолом. Он дарил мне покой и наслаждение, хотя боли были вполне терпимые. Не хотелось представлять, что может быть гораздо хуже и больнее.

Я делал все, что мне велели. Пил, ел, принимал таблетки, сдавал анализы, ходил на процедуры, ходил к бабкам. Те что-то шептали, размахивали руками, призывали бо­жественную силу и силу духов, готовили какие-то отвары. Короче, стал самым по­слушным на свете мальчиком с очень скучной и однообразной жизнью. Несси бы не понравилось.

Единственное: вечером, если оставались силы, я включал старину Йорка и громко и протяжно рыдал с ним на пару из-за того, что мир полон страданий, уродства и на­силия, а жизнь — вообще боль.

Потом смотрел «друзей», они хоть как-то поднимали настроение, особенно ту^- пость Джо и песни Фиби, и часами лежал в ванне или на диване. Я стал похож на тех несчастных больных с поблекшим взглядом, чьи фотки совсем недавно разглядывал в Интернете. Хорошо, что сам не фоткался, а то кто-то бы уже и мои снимки мог так рассматривать.

Валера заезжал ежедневно, привозил шпинат, таблетки, Ингу.